\documentclass[a4paper,10pt]{article} \usepackage[T2A]{fontenc} \usepackage[koi8-r]{inputenc} \usepackage[russian]{babel} \usepackage{nm} \usepackage{geometry} \geometry{verbose,a4paper,tmargin=2cm,bmargin=2cm,lmargin=2cm,rmargin=2cm} \begin{document} {\flushright\large\sl Антон Чехов } \begin{centering} {\LARGE\textbf{Ванька} } \end{centering} Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях. \large "<Милый дедушка, Константин Макарыч! --- писал он. --- И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался>>. \Large Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча, служащего ночным сторожем у господ Живаревых. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал. \LARGE Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку. \small --- Табачку нешто нам понюхать? --- говорит он, подставляя бабам свою табакерку. \footnotesize Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит: \scriptsize --- Отдирай, примерзло! \tiny Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом\ellipsis{} \normalsize Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать: \textsc{ <<А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности\ellipsis{} Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру\ellipsis{}>> } Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул. <<Я буду тебе табак тереть, --- продолжал он, --- богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку Пелагею. {\bf А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное\ellipsis{} А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают. \Large Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки>>. \LARGE Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем вырубить елку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой\ellipsis{} Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц\ellipsis{} Дед не может чтоб не крикнуть: \small --- Держи, держи\ellipsis{} держи! Ах, куцый дьявол! \footnotesize Срубленную елку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать ее\ellipsis{} Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки. Когда еще была жива Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных, Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же Пелагея умерла, сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду, а из кухни в Москву к сапожнику Аляхину\ellipsis{} \scriptsize <<Приезжай, милый дедушка, --- продолжал Ванька, --- Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой\ellipsis{} А еще кланяюсь Алене, кривому Егорке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка приезжай>>. \tiny Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку\ellipsis{} Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес: } \normalsize {\textsl{\textbf{ На деревню дедушке. }}} Потом почесался, подумал и прибавил: <<Константину Макарычу>>. Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу\ellipsis{} {\sl Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель\ellipsis{} \small Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал\ellipsis{} Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам\ellipsis{} Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом\ellipsis{} } \pagebreak \begin{centering} {\LARGE\textbf{Пересолил} } \end{centering} {\it Землемер Глеб Гаврилович Смирнов приехал на станцию \flqq{}Гнилушки\frqq. До усадьбы, куда он был вызван для межевания, оставалось еще проехать на лошадях верст тридцать--сорок. (Ежели возница не пьян и лошади не клячи, то и тридцати верст не будет, а коли возница с мухой да кони наморены, то целых пятьдесят наберется.) --- Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь почтовых лошадей? --- обратился землемер к станционному жандарму. --- Которых? Почтовых? Тут за сто верст путевой собаки не сыщешь, а не то что почтовых\ellipsis{} Да вам куда ехать? --- В Девкино, имение генерала Хохотова. --- Что ж? --- зевнул жандарм. --- Ступайте за станцию, там на дворе иногда бывают мужики, возят пассажиров. Землемер вздохнул и поплелся за станцию. Там, после долгих поисков, разговоров и колебаний, он нашел здоровеннейшего мужика, угрюмого, рябого, одетого в рваную сермягу и лапти. --- Чёрт знает какая у тебя телега! --- поморщился землемер, влезая в телегу. --- Не разберешь, где у нее зад, где перед\ellipsis{} --- Что ж тут разбирать-то? Где лошадиный хвост, там перед, а где сидит ваша милость, там зад\ellipsis{} Лошаденка была молодая, но тощая, с растопыренными ногами и покусанными ушами. Когда возница приподнялся и стегнул ее веревочным кнутом, она только замотала головой, когда же он выбранился и стегнул ее еще раз, то телега взвизгнула и задрожала, как в лихорадке. После третьего удара телега покачнулась, после же четвертого она тронулась с места. --- Этак мы всю дорогу поедем? --- спросил землемер, чувствуя сильную тряску и удивляясь способности русских возниц соединять тихую, черепашью езду с душу выворачивающей тряской. --- До-о-едем! --- успокоил возница. --- Кобылка молодая, шустрая\ellipsis{} Дай ей только разбежаться, так потом и не остановишь\ellipsis{} Но-о-о, прокля\ellipsis{}тая! Когда телега выехала со станции, были сумерки. Направо от землемера тянулась темная, замерзшая равнина, без конца и краю\ellipsis{} Поедешь по ней, так наверно заедешь к чёрту на кулички. На горизонте, где она исчезала и сливалась с небом, лениво догорала холодная осенняя заря\ellipsis{} Налево от дороги в темнеющем воздухе высились какие-то бугры, не то прошлогодние стоги, не то деревня. Что было впереди, землемер не видел, ибо с этой стороны всё поле зрения застилала широкая, неуклюжая спина возницы. Было тихо, но холодно, морозно. <<Какая, однако, здесь глушь! --- думал землемер, стараясь прикрыть свои уши воротником от шинели. --- Ни кола ни двора. Не ровен час --- нападут и ограбят, так никто и не узнает, хоть из пушек пали\ellipsis{} Да и возница ненадежный\ellipsis{} Ишь, какая спинища! Этакое дитя природы пальцем тронет, так душа вон! И морда у него зверская, подозрительная>>. --- Эй, милый, --- спросил землемер, --- как тебя зовут? --- Меня-то? Клим. --- Что, Клим, как у вас здесь? Не опасно? Не шалят? --- Ничего, бог миловал\ellipsis{} Кому ж шалить? --- Это хорошо, что не шалят\ellipsis{} Но на всякий случай все-таки я взял с собой три револьвера, --- соврал землемер. --- А с револьвером, знаешь, шутки плохи. С десятью разбойниками можно справиться\ellipsis{} Стемнело. Телега вдруг заскрипела, завизжала, задрожала и, словно нехотя, повернула налево. <<Куда же это он меня повез? --- подумал землемер. --- Ехал всё прямо и вдруг налево. Чего доброго, завезет, подлец, в какую-нибудь трущобу и\ellipsis{} и\ellipsis{} Бывают ведь случаи!>> --- Послушай, --- обратился он к вознице. --- Так ты говоришь, что здесь не опасно? Это жаль\ellipsis{} Я люблю с разбойниками драться\ellipsis{} На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у быка\ellipsis{} Однажды напало на меня три разбойника\ellipsis{} Так что ж ты думаешь? Одного я так трахнул, что\ellipsis{} что, понимаешь, богу душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу. И откуда у меня сила берется, не знаю\ellipsis{} Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и\ellipsis{}. и сковырнешь. \large Клим оглянулся на землемера, заморгал всем лицом и стегнул по лошаденке. --- Да, брат\ellipsis{} --- продолжал землемер. --- Не дай бог со мной связаться. Мало того, что разбойник без рук, без ног останется, но еще и перед судом ответит\ellipsis{} Мне все судьи и исправники знакомы. Человек я казенный, нужный\ellipsis{} Я вот еду, а начальству известно\ellipsis{} так и глядят, чтоб мне кто-нибудь худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыканы\ellipsis{} По\ellipsis{} по\ellipsis{}постой! --- заорал вдруг землемер. --- Куда же это ты въехал? Куда ты меня везешь? --- Да нешто не видите? Лес! \Large <<Действительно, лес\ellipsis{} --- подумал землемер. --- А я-то испугался! Однако, не нужно выдавать своего волнения\ellipsis{} Он уже заметил, что я трушу. Отчего это он стал так часто на меня оглядываться? Наверное, замышляет что-нибудь\ellipsis{} Раньше ехал еле-еле, нога за ногу, а теперь ишь как мчится!>> --- Послушай, Клим, зачем ты так гонишь лошадь? --- Я ее не гоню. Сама разбежалась\ellipsis{} Уж как разбежится, так никаким средствием ее не остановишь\ellipsis{} И сама она не рада, что у ней ноги такие. \normalsize --- Врешь, брат! Вижу, что врешь! Только я тебе не советую так быстро ехать. Попридержи-ка лошадь\ellipsis{} Слышишь? Попридержи! --- Зачем? \small --- А затем\ellipsis{} затем, что за мной со станции должны выехать четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали\ellipsis{} Они обещали догнать меня в этом лесу\ellipsis{} С ними веселей будет ехать\ellipsis{} Народ здоровый, коренастый\ellipsis{} у каждого по пистолету\ellipsis{} Что это ты всё оглядываешься и движешься, как на иголках? а? Я, брат, тово\ellipsis{} брат\ellipsis{} На меня нечего оглядываться\ellipsis{} интересного во мне ничего нет\ellipsis{} Разве вот револьверы только\ellipsis{} Изволь, если хочешь, я их выну, покажу\ellipsis{} Изволь\ellipsis{} Землемер сделал вид, что роется в карманах, и в это время случилось то, чего он не мог ожидать при всей своей трусости. Клим вдруг вывалился из телеги и на четвереньках побежал к чаще. --- Караул! --- заголосил он. --- Караул! Бери, окаянный, и лошадь и телегу, только не губи ты моей души! Караул! \footnotesize Послышались скорые, удаляющиеся шаги, треск хвороста --- и всё смолкло\ellipsis{} Землемер, не ожидавший такого реприманда, первым делом остановил лошадь, потом уселся поудобней на телеге и стал думать. <<Убежал\ellipsis{} испугался, дурак\ellipsis{} Ну, как теперь быть? Самому продолжать путь нельзя, потому что дороги не знаю, да и могут подумать, что я у него лошадь украл\ellipsis{} Как быть?>> --- Клим! Клим! --- Клим!.. --- ответило эхо. \scriptsize От мысли, что ему всю ночь придется просидеть в темном лесу на холоде и слышать только волков, эхо да фырканье тощей кобылки, землемера стало коробить вдоль спины, словно холодным терпугом. --- Климушка! --- закричал он. --- Голубчик! Где ты, Климушка? Часа два кричал землемер, и только после того, как он охрип и помирился с мыслью о ночевке в лесу, слабый ветерок донес до него чей-то стон. \tiny --- Клим! Это ты, голубчик? Поедем! --- У\ellipsis{} убьешь! --- Да я пошутил, голубчик! Накажи меня господь, пошутил! Какие у меня револьверы! Это я от страха врал! Сделай милость, поедем! Мерзну! \normalsize Клим, сообразив, вероятно, что настоящий разбойник давно бы уж исчез с лошадью и телегой, вышел из лесу и нерешительно подошел к своему пассажиру. --- Ну, чего, дура, испугался? Я\ellipsis{} я пошутил, а ты испугался\ellipsis{} Садись! --- Бог с тобой, барин, --- проворчал Клим, влезая в телегу. --- Если б знал, и за сто целковых не повез бы. Чуть я не помер от страха\ellipsis{} \textbf{ Клим стегнул по лошаденке. Телега задрожала. Клим стегнул еще раз, и телега покачнулась. После четвертого удара, когда телега тронулась с места, землемер закрыл уши воротником и задумался. Дорога и Клим ему уже не казались опасными. } } {\sf \pagebreak \begin{centering} {\LARGE\textbf{Смерть чиновника} } \end{centering} В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на "<Корневильские колокола">. Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг\ellipsis{} В рассказах часто встречается это <<но вдруг>>. Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось\ellipsis{} он отвел от глаз бинокль, нагнулся и\ellipsis{}. апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения. <<Я его обрызгал! --- подумал Червяков. --- Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо>>. Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо: --- Извините, ваше-ство, я вас обрызгал\ellipsis{} я нечаянно\ellipsis{} --- Ничего, ничего\ellipsis{} --- Ради бога, извините. Я ведь\ellipsis{} я не желал! --- Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать! Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и, поборовши робость, пробормотал: --- Я вас обрызгал, ваше-ство\ellipsis{} Простите\ellipsis{} Я ведь\ellipsis{} не то чтобы\ellipsis{} --- Ах, полноте\ellipsis{} Я уж забыл, а вы всё о том же! --- сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой. <<Забыл, а у самого ехидство в глазах, --- подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. --- И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал\ellipsis{} что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..>> Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов <<чужой>>, успокоилась. --- А все-таки ты сходи, извинись, --- сказала она. --- Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь! --- То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно\ellipsis{} Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать. На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к Бризжалову объяснить\ellipsis{} Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова. --- Вчера в <<Аркадии>>, ежели припомните, ваше-ство, --- начал докладывать экзекутор, --- я чихнул-с и\ellipsis{} нечаянно обрызгал\ellipsis{} Изв\ellipsis{} --- Какие пустяки\ellipsis{} Бог знает что! Вам что угодно? --- обратился генерал к следующему просителю. <<Говорить не хочет! --- подумал Червяков, бледнея. --- Сердится, значит\ellipsis{} Нет, этого нельзя так оставить\ellipsis{} Я ему объясню\ellipsis{}>> \large Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал: --- Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с! \Large Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой. --- Да вы просто смеетесь, милостисдарь! --- сказал он, скрываясь за дверью. \small "<Какие же тут насмешки? --- подумал Червяков. --- Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!"> \footnotesize%\scriptsize Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал, думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти самому объяснять. \normalsize \textbf{ --- Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, --- забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, --- не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с\ellipsis{}, а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам\ellipsis{} не будет\ellipsis{}} \begin{em} --- Пошел вон!! --- гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал. --- Что-с? --- спросил шёпотом Червяков, млея от ужаса. --- Пошел вон!! --- повторил генерал, затопав ногами. \end{em} \fontseries{sbc}\fontshape{n}\selectfont В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся\ellipsis{} Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и\ellipsis{} помер. } \end{document}